Никита Михалков

Никита Михалков: Меня уже давно беспокоит то, что у нас постепенно теряется «иммунитет к жизни», выветривается ощущение того, что мы — часть огромной страны и великого народа. Досадно, что сегодня многие люди судят о своей жизни не по тем, кто живет хуже них, а по тем, кто лучше. Отсюда возникает огромное количество проблем, которых могло бы и не быть. Ведь это все равно, что стенать по поводу того, что тебе подарили прекрасного скакуна, но он не серой масти, как хотелось бы, а гнедой. Сравните свою судьбу с судьбой тех, кто живет хуже, и увидите, что все не так плохо, как кажется. А неумение смотреть на свое бытие под таким углом очень опасно. В какой-то момент Бог может послать испытание, которое на первый взгляд и выдержать нельзя. И ты будешь спрашивать: «За что?» А надо бы: «Зачем?» Я считаю абсолютно верным высказывание Толстого: «Счастье жизни — в самой жизни, и бытие только тогда есть бытие, когда ему грозит небытие». Поэтому мне и захотелось сделать картину, позволяющую понять современному человеку, что еще совсем недавно в России жили люди, совершившие нечто такое, без чего в нашей стране сегодня вообще ничего и никого не было бы: ни бедных, ни богатых. «Утомленные солнцем-2» — не призыв уважать стариков-ветеранов (это и так исполняется, хотя иногда и чисто формально), а попытка побудить нынешнюю молодежь хотя бы на секунду представить себя на месте тех, кто сидел во время войны в холодных зимних окопах. Кстати, я это ощущение испытал. Объяснить его рационально, наверное, нельзя: это как будто где-то внутри тебя открылся какой-то клапан и вдоль позвоночника хлынул мощный холодный поток бытия откуда-то извне. Помню, как-то зимним вечером ехал со съемок (а зимой мы могли снимать только четыре часа — с одиннадцати утра и до трех дня; ни до, ни после нужного света не было). Знал, дома ждут чай, сауна, может быть, сто грамм и т. д. И вдруг почувствовал, что разделились режиссер Михалков и комдив Котов. Первый возвращается в тепло, а второй остался где-то там в вырытом в мерзлой земле окопе. Если бы вы знали, какой я ощутил тогда ужас! И ведь я только на секунду по-настоящему почувствовал себя в шкуре своего героя. А для Котова-то холод, война, свистящие над головой пули и рыскающая рядом смерть — обычное дело. Как же мне не благодарить судьбу за то, что она меня от всего этого уберегла! 

— Слишком соблазнительно было снять в рамках одного художественного цикла актрису, которой в первой части было четыре года, а во второй — уже почти двадцать. Знаете, когда в «Утомленных солнцем-2» мы показываем Надю во флешбэках, и зрители понимают, что перед ними — та самая девочка из счастливого прошлого Котова, это придает повествованию практически недостижимый иными способами эмоциональный накал. Отказываться от такого было бы просто неразумно. Кроме того, мне очень хотелось продолжить историю взаимоотношений персонажей, составлявших основной треугольник в «Утомленных солнцем»,— уж больно терпкой она была, очень уж хорош был сюжетный цемент, на котором она была замешена (не цемент прямо, а сливочное масло)! И пусть героиню Ингеборги Дапкунайте в новой дилогии сыграла Виктория Толстоганова — достоверности лента от этого не потеряла, что лишний раз доказывает: «Утомленные солнцем-2» будут понятны любому зрителю, а не только тому, кто видел картину 1994 года. Зависимость от первого фильма была бы для проекта просто гибельной. Ведь основной массе тех, кто посещает кинотеатры в наши дни, во время выхода «Утомленных солнцем» на экраны России было года три или немногим более. У нас же получились два разных кинопроизведения (в трех фильмах в общей сложности), связанных общими персонажами. 

 — Скажу сразу, мы провели довольно большую селекцию сценаристов. На начальной стадии разговаривали с Эдуардом Володарским и другими литераторами. В итоге я пригласил замечательного автора Глеба Панфилова, который сразу загорелся идеей проекта. И, конечно, не могу не вспомнить сейчас о потрясающем специалисте по Великой Отечественной войне Рудольфе Тюрине. Он был не историком, а кинодраматургом; когда-то работал над сценариями «Вкуса хлеба», «Прощания» и других лент. Рудик стал консультантом на нашем проекте. У него было множество материалов по военному времени. К сожалению, он ушел из жизни, и поработать вместе в полную силу у нас так и не получилось. А потом на проекте появились молодые (а точнее, среднего возраста) сценаристы Владимир Моисеенко и Александр Новотоцкий. Четкого распределения обязанностей (скажем, кто-то один разрабатывает сюжет, а другой пишет диалоги) у нас не было. Мы просто придумывали вместе кино: разговаривали, спорили, иногда кричали друг на друга, матерились, разбегались по углам, потом снова объединялись, приносили свои варианты, отвергали их, а что-то принимали. В итоге же получился сценарий. А кто конкретно водил пером по бумаге — значения не имеет. 

— Создать команду — тяжелейший труд. В особенности для такого проекта как «Утомленные солнцем-2». Мы же не клип собирались снимать, поэтому отбирали людей, как на войну, которая должна продлиться годы. Прежде всего, для меня было важно умение человека терпеть и не ожидать немедленных результатов, его способность день за днем трудиться на благо будущего фильма, каким бы неблагодарным этот труд ни был. Для поверхностных людей такая работа могла стать настоящей пыткой, а для серьезных, глубоких — благодатнейшим опытом. Скажем, Влад Опельянц после «Утомленных солнцем-2» стал совершенно иным человеком. Он столько всего вынес и перетерпел, столько раз мог послать меня куда подальше и покинуть проект — вспоминать страшно. На мой взгляд, то, что Влад остался с нами до конца,— настоящий мужской поступок. Ведь для меня «Утомленные солнцем-2» — больше, чем фильм. И отдачи от всей своей команды я требовал соответственной, то есть гораздо большей, чем обычно. Возьмем, например, художника-постановщика Владимира Аронина. Он из моей старой гвардии; настоящий гений и при этом очень легко относится к своему таланту. Ему операцию на позвоночнике сделали, а спустя пять дней он уже бегал по горам, искал натуру. Продюсер Леонид Верещагин со своей командой совершил буквально невозможное. Сколько сцен мы сняли, думая, что вот он, последний эпизод, и помочь нам теперь может только чудо,— и не сосчитать. Мост, баржа, цитадель, черная пехота… Леша Артемьев (композитор Эдуард Артемьев получил при крещении имя Алексей.— Прим. ред.) — еще один настоящий мастер, на которого я всегда могу положиться. А актеры… Если бы вы знали, как некоторые из них удивлялись, что репетировать им нужно будет не в день съемки, а задолго — иногда за неделю — до того, как прозвучит команда «Мотор!». Как видите, рассказывать о подборе команды можно часами… 

— Во-первых, приходилось полагаться на «шестое чувство», на чутье. Во-вторых, смотрел, понимает ли человек мой юмор и как он на него реагирует. В-третьих, пытался понять, что для него в его профессии важнее — просто быть причастным к миру кино, зарабатывать деньги или получать наслаждение, когда у него по-лу-ча-ет-ся… В-четвертых, принципиальное значение для меня имела профессиональная честность — а именно способность признать свою ошибку. Есть у нас в фильме сцена атаки. В массовке занято пять тысяч человек. Отснять этот эпизод было очень непросто. Работало шесть камер. И вот в конце дня, когда я уже уходил с площадки, ко мне подходит камерамен и говорит: «На шестой камере открылась крышка и пленка засветилась!» Конечно, мою первую реакцию и описать нельзя (такие слова в журналах обычно не встречаются). Но потом меня просто обезоружила его честность. Он ведь не стал валить вину на своего помощника или кого-то еще, а все взял на себя, полностью осознавая, что последствия для него могут быть самые серьезные — вплоть до увольнения. И это для меня, в конечном счете, гораздо важнее засвеченной пленки. Только с такими людьми и имеет смысл работать. В случае с актерами мне также было важно, чтобы они экономили эмоции и не гонялись за яркими репликами и жестами, а понимали, как то или иное слово или движение отразится на развитии их образов в перспективе всей дилогии; видели бы свои роли во всей их полноте. Знаете, иногда неискушенным в спорте людям кажется, что лыжник, отлично бегающий на 50 километров, и дистанцию в пять километров должен пробежать хорошо, но в реальной жизни бывает совсем по-другому… 

— Именно так. Хотя и спринтеры мне тоже нужны. Скажем, пиротехники или исполнители каких-то конкретных трюков. Их задача как раз и состоит в том, чтобы максимально эффективно выполнить свою задачу здесь и сейчас. - 

— В «Сибирском цирюльнике» мне важно было показать, что юнкера — это семья. Поэтому актеры и жили у меня одной семьей. А, скажем, в «Предстоянии» речь идет главным образом о штрафниках. У них никакой семьи нет и быть не может. Да и время у них совсем другое, не такое, как у обычных людей. У штрафников нет будущего, планов они не строят. Какие планы, если тебя каждую — даже не минуту — секунду могут убить. Поэтому представить на экране штрафбат неким коллективным телом мы даже не пытались. Зато старались каждому из наших героев придать свой колорит, наделяя их образы «говорящими» деталями — на уровне грима и костюма (кстати, вот еще два удивительных мастера из моей команды: художник по гриму Петр Горшенин и художник по костюмам Сергей Стручев). У кого-то есть подкладка, куда он нашил карманчик, где держит «теплую ампулу»; кто-то шарфик повязал на шею, чтобы не пачкать подворотничок; Котов на спине носит специальное приспособление, откуда одним движением может достать заточенную как бритва саперную лопату, которой в одной из сцен он забивает немца. И все это говорит нам о героях и их характерах больше, чем десятки реплик. Общих мест у нас в картине нет. Это как раз и есть то, что я называю стайерской работой. 

— Нет. По правде говоря, немцы у нас получали даже меньше, чем российские актеры, так что, можно сказать, это был экономически эффективный прием. Но, главное, он позволил нам просто показать на экране немецкую ментальность, а не заставлять отечественных артистов ее изображать. Градус достоверности постановки от этого только вырос. 

 - А на какой стадии находится сейчас «Цитадель»? 

— Идет монтаж картины. Кстати, я был просто потрясен работой моих звукорежиссеров. На съемках всех зимних сцен у нас были задействованы специальные машины, генерировавшие туман. Они страшно выли, и мне казалось, что все эти эпизоды нам придется переозвучивать в студии. И что бы вы думали — специалистам удалось полностью убрать их шум. На переозвучивание у нашей команды ушло только три смены. Для такого масштабного проекта это просто поразительный результат. 

 — Нет. Я предпочитаю пленку. Она живая, в ней желатин есть. К цифровым камерам я пока не привык, и не знаю, привыкну ли. Впрочем, к цифровому монтажу я уже приспособился (монтируй мы «Утомленных солнцем-2» традиционным образом — наверняка просто сошли бы с ума; все-таки было отснято около 400 километров пленки), так что в будущем, может быть, что-то и изменится. Пока же на цифровых камерах нет удовлетворяющей моим требованиям оптики, с помощью которой можно было бы снимать небольшие объекты на сверхкрупных планах или, наоборот, показывать огромное поле битвы с точки зрения комара, для которого даже обычная гильза — это уже гигантское летящее тело. А значит, и реальной альтернативы пленке сегодня для меня не существует. 

 — Снимали мы почти четыре года. Но не забывайте, что за это время нам удалось не только снять «Утомленных солнцем-2», но и написать, снять, смонтировать и выпустить в прокат «12». По-моему, три полнометражных игровых фильма за четыре года (не считая их телевизионных версий) — это очень неплохой результат. 

— Да у нас вообще ничего простого не было. Я смотрю сейчас на картину и не понимаю, как мы все это сделали. Но тяжелее всего, на мой взгляд, дались нам эпизоды, связанные с боевой техникой. Это была настоящая катастрофа! Даже на то, чтобы снять обычный общий план въезжающей в деревню немецкой колонны бронетехники в сопровождении велосипедистов, у нас уходило четыре дня. Ну не могли все машины тупо пройти из левой части кадра в правую! То одна застрянет, то другая не туда повернет. А стоило кому-то встать, сразу сбивался весь ритм, и приходилось начинать заново. Немало проблем у нас было и с оружием. Взять, например, трофейный немецкий автомат у Котова. Что бы мы ни делали, очередями длиннее двух выстрелов он выстрелить так и не смог. Я чуть не убил нашего оружейника (его потом Валидолом прозвали, потому что он все время таблетки искал). Мне надо было стрелять в героя Дмитрия Дюжева, который, загоревшись, прыгает с танка, чтобы не погубить других, а у меня — то осечка, то две гильзы вылетает — и все, дальше не идет! В итоге пришлось просто трястись с автоматом в руках, изображая отдачу, а потом на компьютере дорисовывали гильзы и пламя. Ну не бред?! А все потому, что почти не осталось в России работников среднего звена, которые бы за реквизитом следили, или вторых режиссеров, умеющих что-то большее, чем просто составлять съемочные графики. Пока эта проблема не будет решена, никакого возрождения отечественного кинематографа не произойдет. 

— Мои продюсерские обязанности состояли главным образом в том, чтобы подключаться к решению каких-то проблем, когда все другие способы были уже испробованы. Приходилось созваниваться с разными людьми, согласовывать, договариваться. Ну и разработкой общей концепции проекта я, конечно, тоже занимался. Все остальное вынес на своих плечах именно Леонид Эмильевич — на мой взгляд, продюсер номер один в нашей стране; человек фантастического терпения и дальновидности, обладающий тонким умом и превосходным чувством юмора. Жесткий, когда надо, он прекрасно понимает нужды и артистов, и других членов съемочного коллектива. Для меня Леонид Верещагин — идеальный продюсер, которому можно доверить произведение абсолютно любого жанра и масштаба. 

— Приходилось. Порой нужно было выбирать, что важнее для проекта в том или ином случае,— сэкономить средства или позволить себе какой-то нестандартный творческий ход. Иногда креативное начало приходилось подчинять финансовым требованиям. Кстати, это нередко позволяло нам найти наиболее приемлемый в экономическом отношении вариант. 

— Нас попросили предоставить картину для включения ее в официальную программу празднования 65-летия Великой Победы, председателем оргкомитета которого является управляющий делами Президента РФ Владимир Игоревич Кожин. По его предложению, было решено провести премьерный показ картины 17 апреля в реконструированном Государственном Кремлевском дворце. Это, кстати, будет первым публичным мероприятием в этом престижнейшем зале после ремонта. Параллельно премьеры будут организованы посредством телемоста еще в 15 городах России. Ну а пятью днями позже — 22 апреля — «Предстояние» выйдет по всей стране тиражом более 1000 копий. Что же касается ветеранов, то, конечно же, мы сделаем все от нас зависящее, для того чтобы они смогли увидеть фильм в кинозалах. Есть предложение, которое, естественно, еще нужно обсудить с нашим российским дистрибьютором, кинокомпанией «Централ Партнершип», и директорами кинотеатров; оно состоит в том, чтобы предоставлять ветеранам и военнослужащим скидку на билет при предъявлении соответствующего удостоверения. Но все-таки основной аудиторией картины станет молодежь. Кстати, сразу замечу, что «Предстояние» — не фильм о победе, а кино о том, в каких условиях эта победа ковалась, поэтому лента получилась довольно горькой. Но забывать о том, какой ценой нам удалось одолеть врага в годы Великой Отечественной войны, было бы просто преступно. 

— На мой взгляд, то, насколько фильм современен, зависит не от отображаемых в нем реалий, а от точки зрения его создателей и способа реализации авторского замысла. Поэтому в основу современной картины вполне может лечь, скажем, произведение русской литературной классики. Сейчас я хочу снять фильм по «Солнечному удару» Бунина. К этому проекту я шел 37 лет и вот теперь, как мне кажется, знаю, как подступиться к бунинскому рассказу. Сейчас идет сбор материала. Бог даст, получится вполне современное кино. Кроме того, мне хотелось бы снять картину под условным названием «Однажды в России», некую отечественную версию «Крестного отца», в которой бы анализировались последние двадцать лет российской жизни: кто из чего вырос и кем и почему в итоге стал. 

— Естественно, прежде всего меня волнует собственное мнение о них. Подписываюсь ли я под тем, о чем там говорится, полностью или на каком-то эпизоде опускаю глаза. И, скажу честно, не все, что я когда-либо сделал, мне нравится безоговорочно. Но мне дорого и мнение любого человека о каждом из моих фильмов при условии, что тот, кто его высказывает, к картинам небезразличен. Если хвалят — хорошо; если ругают — пускай, главное, чтобы объясняли — за что. Никто не обязан любить фильмы Михалкова, но ведь и поносить что-либо беспричинно порядочный человек не станет. Впрочем, самое главное, чтобы мои фильмы никого не оставляли равнодушными. И чтобы зрители оценивали их не в зале (это верный признак того, что картина не в силах удержать внимание публики), а потом, выйдя из кинотеатра и начав размышлять об увиденном. Я не хочу быть понятным, я хочу быть понятым!